Филлис Джеймс - Дитя человеческое [litres]

Люди, дающие себе труд поразмышлять о тех, кто входит в Совет, утверждают, что Карл Инглбах — его мозг. Блестящее планирование и контроль, осуществляемый этой сплоченной организацией, не дающей стране развалиться, — его заслуга. Они уверены, что без административного гения Карла Правитель Англии был бы несостоятелен. Такие вещи можно говорить только о могущественных людях, и, возможно, сам Карл им потворствует, хотя я в этом сомневаюсь. Он глух к общественному мнению. Его кредо весьма простое. Существуют вещи, с которыми ничего нельзя поделать, и пытаться изменить их — лишь попусту терять время. Существуют и такие вещи, которые необходимо изменить, и как только решение принято, следует без промедления или снисходительности начинать претворять его в жизнь. Карл — самый зловещий из членов Совета, а после Правителя — самый могущественный.

Я молчал всю дорогу, но когда мы добрались до развязки на Шепердз-Буш, я наклонился вперед, постучал пальцами по стеклу, разделявшему нас, и сказал:

— Пожалуйста, если можно, поезжайте через Гайд-парк, потом — по Конститьюшн-Хилл и Бердкейдж-уолк.

Водитель ответил без всякого выражения:

— Сэр, Правитель дал мне указание следовать именно этим маршрутом.

Мы подъехали к дворцу. Окна его были закрыты ставнями, на флагштоке не было флага, будки часовых пусты, громадные ворота закрыты и заперты на висячие замки. Сент-Джеймсский парк выглядел более запущенным, чем тогда, когда я видел его в последний раз. Это был один из тех парков, которые, согласно декрету Совета, полагалось содержать должным образом, — и действительно, вдалеке виднелась группка людей, одетых в желто-коричневые комбинезоны «временных жителей»: они собирали мусор и, очевидно, подравнивали края еще пустых клумб. Холодное солнце освещало поверхность озера, и плавающие на ней две утки с ярким оперением казались раскрашенными игрушками. Под деревьями лежал, точно пудра, тонкий слой выпавшего на прошлой неделе снега, и я с интересом, но без волнения увидел, что видневшаяся неподалеку белая россыпь — это первые подснежники.

Машин на Парламент-сквер почти не было, и железные ворота перед входом в Вестминстерский дворец были закрыты. Здесь раз в год собирается парламент, членов которого избирают районный и региональный советы. Никакие дебаты по биллям не проводятся, никакие законы не принимаются: Британия управляется декретами Совета Англии. Официальная функция парламента — обсуждение, консультации, получение информации и подготовка рекомендаций. Каждый из пяти членов Совета отчитывается о проделанной работе лично — средства массовой информации нарекли эту процедуру «ежегодным посланием нации». Парламентская сессия длится всего месяц, а повестку дня устанавливает Совет. Вопросы, подлежащие обсуждению, безобидны. Резолюции, принятые большинством в две трети, направляются в Совет Англии, который может отвергнуть или принять их по своему усмотрению. Такая система отличается завидной простотой и дает иллюзию демократии людям, у которых больше нет ни сил, ни желания интересоваться, как или кто ими управляет, ведь у них есть то, что обещал им Правитель: свобода от страха, свобода от нужды, свобода от скуки.

Первые несколько лет после Омеги заседания парламента открывал так и не коронованный король, с прежним великолепием проезжал по почти пустым улицам. Из могущественного символа преемственности и традиций он превратился в бездействующее архаичное напоминание о том, что мы потеряли. И теперь он по-прежнему открывает парламентские сессии, но тихо, в повседневном костюме, приезжая и уезжая из Лондона украдкой, почти не замеченным.

Мне вспомнилась беседа с Ксаном за неделю до того, как я ушел в отставку.

— Почему бы тебе не короновать короля? Я полагал, что ты заинтересован поддерживать нормальный ход вещей.

— Какой в этом смысл? Людям это безразлично. Они возмутятся громадными расходами на церемонию, ставшую бессмысленной.

— О нем почти ничего не слышно. Где он, под домашним арестом?

Последовала хорошо знакомая усмешка Ксана.

— Едва ли под домашним. Если тебе угодно, под дворцовым арестом. В достаточно комфортабельных условиях. Так или иначе, вряд ли архиепископ Кентерберийский согласится его короновать.

Помню, я тогда ответил:

— И это вовсе не удивительно. Ведь, назначая в Кентербери Маргарет Шивенэм, ты знал, что она горячая сторонница республиканских порядков.

За оградой парка появилась группа флагеллантов[30], двигавшихся цепочкой по газону. На их телах даже в холодную февральскую пору не было ничего, кроме желтых набедренных повязок и сандалий на босу ногу. На ходу они хлестали себя веревками со множеством узлов, терзая уже и так кровоточащие спины. Даже через закрытое окно машины до меня доносились свист кожаных шнуров и глухие удары хлыстов по обнаженным телам. Я посмотрел на затылок водителя, на тщательно подстриженные темные волосы под фуражкой, на родинку над воротником, которая раздражала меня всю дорогу во время нашего безмолвного путешествия.

Решив получить от него хоть какой-то отклик, я произнес:

— Мне казалось, что такого рода публичные демонстрации признаны незаконными.

— Только на общественных дорогах и тротуарах, сэр. Вероятно, они считают, что имеют право гулять в парке.

— Вы не находите это зрелище оскорбительным? — спросил я. — Полагаю, что именно поэтому флагелланты находятся под запретом. Людям не нравится вид крови.

— Я нахожу это смешным, сэр. Если Бог существует и Он решил, что мы ему надоели, Он не изменит свое мнение только потому, что кучка потерявших надежду людей одевается в желтое и, завывая, слоняется по парку.

— Вы верите в Него? Верите, что Он есть?

Мы уже подъехали к дверям прежнего министерства иностранных дел. Прежде чем выйти из машины и открыть мне дверцу, водитель обернулся и внимательно посмотрел мне в лицо.

— Возможно, из Его эксперимента ничего не получилось, сэр. Возможно, Он просто разочаровался. Увидел всю эту неразбериху и не знал, как исправить дело. Возможно, Он и не хочет ничего исправлять. Возможно, у Него только и хватило сил что для одного последнего вмешательства. И Он его предпринял. Кем бы Он ни был, чем бы Он ни был, я надеюсь, Он сгорит в своем собственном аду.

В голосе моего спутника прозвучала неподдельная горечь, но его лицо тут же приняло обычное для него холодное неподвижное выражение, и он почтительно открыл дверцу машины.

Глава 12

Стоявшего на вахте за дверью гренадера Тео узнал. Тот произнес: «Доброе утро, сэр» — и улыбнулся так, словно и не было перерыва в три года и Тео пришел сюда по праву, намереваясь занять предназначенное ему место. Подошел другой гренадер, уже неизвестный Тео, и отдал ему честь. Вместе они поднялись по нарядной лестнице.